— Он невыносим, — говорила Норма. — Не то чтобы у меняханжеский взгляд на жизнь, да и одеваюсь я как человек, слежу за модой. Но ведьличность человека тоже должна что-то значить! Приятно, когда тебя уважают. Ноэтот Селма не таков. У него только одно на уме. Чтобы ему понравиться, отдевушки требуется единственное — полный набор анатомических аксессуаров.

Берта Кул выражалась еще хлеще.

— Посмотри, этот прохвост отлавливает девушек, словно телятиз стада, — негодовала она.

— Как это? — не понял я.

— Он как будто вешает им на шею бирку для общего сведения.

— Что ты имеешь в виду?

— Да ты погляди на него. Он выбирает какую-нибудь девушку иначинает активную атаку. Та осматривается вокруг, видит, что кроме него накорабле выбирать особенно некого, и решает воспользоваться тем, что есть. Ейхочется получить удовольствие от путешествия, вот она к нему и приклеивается.Некоторое время они ходят не разлей вода, потом она вдруг прячется обратно всвою раковину, и тогда он бросает ее, словно горячую картофелину. Позже снекоторыми из них он заговаривает уже как бы по-приятельски… Черт побери, он ихсловно метит!

— Никогда не воспринимал это таким образом, — рассмеялся я.

— Был бы женщиной — воспринял бы. — Берта фыркнула отнегодования. — Что, например, думает женщина, глядя на эту скромненькуюблондинку, которая к нему так и прилипла? Посмотришь на ее лицо — нежное,целомудренное создание; посмотришь на фигуру — нет, она тоже человек; а разСидней Селма повесил на нее свой ярлык — значит, легкая добыча.

И, не желая, чтобы нас видели долго беседующими, Бертазашагала прочь, приноравливаясь к качке и проклиная ту минуту, когда ступила накорабль.

Стефенсон Бикнел отдыхал в шезлонге, который ему поставили втихом солнечном уголке. Если в воздухе чувствовалась хоть малейшая прохлада, кнему подходил палубный стюард и заботливо закутывал в одеяла. Желая, чтобыБерта была при нем неотлучно, он устроил так, чтобы ее кресло поставили рядом.Но Берта не разделяла его желания, и он в отчаянии обернулся ко мне.

Согласно уговору, я не должен был на корабле водить сБикнелом особую дружбу — так только, случайное знакомство, ничего не значащиеразговоры. Все же я подошел к нему и опустился в пустующее кресло Берты.

— Доброе утро, Бикнел. Как дела?

— Все болит, — проговорил он.

— Это плохо.

— Из-за качки не могу найти удобного положения. А если, недай Бог, на что-нибудь наткнусь — просто как зубная боль.

— Очень жаль.

— Как ваши успехи с Нормой Радклиф?

— Разговариваем иногда.

— Я часто вижу ее с вами.

— Она прячется от волков, — пояснил я.

— Понятно, — сухо прокомментировал он. Потом, глядя куда-товдаль, добавил: — А у вас хорошо получается с женщинами.

— У меня? — Я постарался выразить удивление.

— Да, у вас.

— Для меня это новость.

— И черт меня побери, если я понимаю, из-за чего это! —продолжал Бикнел. — Вроде не такой уж вы красивый или высокий, с виду отнюдь недамский любимчик. И не бегаете за ними, но почему-то получается, что они бегаютза вами.

— По-моему, у вас обо мне превратное представление, — сказаля.

— Да нет, не превратное. Слушайте, Лэм, я хочу, чтобы выпоняли одну вещь. Мира — женщина молодая и непредсказуемая. Что ей взбредет вголову — никогда не угадаешь. А мне не хочется, чтобы у нас возникли проблемы.

— Что вы имеете в виду?

— Я не хочу, чтобы ситуация осложнилась.

— Что значит «осложнилась»?

— Ну, я не хочу… Думаю, будет лучше, если знакомство с Миройвы оставите Берте Кул, и пусть Мира Берте обо всем расскажет. Потом уже вы можетепомогать миссис Кул.

— Я именно так и понимал ваши намерения и планы, — ответил яему.

— Ну, вот так и понимайте. — У него вырвался прерывистыйвздох; он откинул голову и прикрыл глаза.

Поднявшись, я прошелся по палубе, а затем уселся в свой шезлонг.Через несколько минут появилась Норма Радклиф; она подошла и расположилась пососедству.

— Надеюсь, вы не возражаете, Дональд?

— А в чем дело?

— Я подкупила стюарда.

— Зачем?

— Чтобы мой шезлонг поставили рядом с вашим. И не будете ливы так добры — как только появится этот Сидней Селма, смотрите прямо на меня ивнимательно слушайте, что я вам буду говорить.

— А что вы будете говорить?

— Не важно, — ответила она. — Может быть, я буду тихонькоговорить о погоде. Может быть, спрошу, что вы ели на завтрак. Было бы оченьхорошо, если бы мы увлеклись беседой и просто забыли, что Селма существует набелом свете.

— Не нравится он вам? — спросил я.

— Нравится! — воскликнула она.

— Да я начинаю скрежетать зубами всякий раз, когда он сомной заговаривает. Кончится тем, что я себе всю эмаль в порошок сотру. Если быможно было выкинуть его за борт!

Среди всей этой суеты перемещался денверский полицейскийЭдгар Ларсон. Ходил он тихо-тихо, как мышка, выползающая из норки, когда в домепогасили свет и все улеглись спать. Он неожиданно возникал то на палубе, то вкоктейль-баре. Присутствовал на всех корабельных развлечениях, на игре вкено[1], стоял в дверях зала, когда показывали фильмы. Этот человек, казалось,поспевал всюду, нигде не выделяясь, но везде занимая удобную позицию, чтобысмотреть, слушать, следить. И, надо сказать, добивался существенных успехов.Люди почему-то доверялись Ларсону. Стоило ему посмотреть на человека ласковымвзглядом серых глаз и принять позу слушающего, слегка наклонив голову, — ичеловек уже ощущал потребность излить ему всю душу.

А тем временем огромный роскошный лайнер плыл все дальше,рассекая голубые воды Тихого океана. На третий день пути погода существеннопеременилась. Холодные ветры уступили место мягким тропическим бризам. Солнцепалило немилосердно, и бассейн для плавания был набит до отказа. Девушки,принимавшие на палубе солнечные ванны, начали темнеть, словно гренки в тостере.

Пассажиры уже хорошо знали друг друга. За обедом над столамистоял гул от непрерывной болтовни. Перед обедом люди толпились в коктейль-баре,а после обеда собирались группками за ликером и беседовали о политике, оналогах, о серфинге.